знают, когда ложимся спать. Мы однажды назначили друзьям встречу в любимом ресторанчике и её проспали. Вроде на секундочку прилегли, а проснулись уже утром – какой ужас! Вот конфуз! Не пришли на ужин! Позвонили друзьям извиниться, а они отвечают: «Не переживайте! Нам в ресторане объяснили, что вы встаете в пять утра и к девяти вечера уже спите давно, потому и не придёте. Точно не придёте! Они нас очень вкусно накормили и даже хорошую скидку дали – настоящую моральную компенсацию!»

А ещё вся округа знает, что мы предпочитаем на завтрак, что пьём с утра, а что вечерами. Беспокоятся, если мы заходим в неожиданное для нас заведение. Заглядывают за нами туда. Уточняют, что брали. Возмущаются, если считают выбор несправедливым, и дают попробовать своего. И даже знают, когда я собираюсь писать друзьям – я упрямо продолжаю покупать открытки и марки, хотя шансы, что эпистолы обнаружат своего адресата, невелики, да и идёт такой привет по полгода, но всё же считаю, что весточка – это всегда приятно.

И уж конечно, все знают, где мои окна. Я всегда машу мальчишкам рукой, когда они выходят из дома. Так у меня появилась подружка – старушка напротив. Мы с ней вместе любопытствуем, если что на улице происходит. А на дню чего только не принесёт толпой, текущей ручейком под нашими окнами! А утром на рассвете и вовсе – в небо распахнёшь старые деревянные рамы и зыришь. Хорошо! Окна тут придуманы как лоджии. Ты заходишь в оконную нишу, подходишь вплотную к внешней стене и можешь очень долго стоять, ловко опираясь локтями на лёгкие кованые перила. В почтенных домах у откосов стены устроены две скамеечки напротив друг друга – чтобы сидеть рядышком и переговариваться. Итальянцы обожают торчать в окнах. Все всё друг про друга знают и сплетничают. Рим – действительно деревня. Таков тут уклад. Да что и говорить: на площади Венеции – перед Алтарем Отечества! – капусту сажали до середины ХХ века.

Немного женской логики

22 мая. 19: 10

На площади накануне ужина, зацепили пару крупных рыбок. Обитателей Марианской впадины. Он и Она. Обоим хорошо за пятьдесят. Очень сытые. Холёные. Он – бесспорно до сих пор внушительная фигура. Несколько подтяжек лица, вечный загар, прямая спина.

Рубашка на заказ с безупречным воротом, дорогие брюки, обувь ручной работы и приличные часы. Она – небольшая и необъятная. Килограммов под двести. И насколько он жесток и неприятен, настолько же она невозмутима и доброжелательна. Она игнорировала его демонстративное и очевидно что привычное хамство, она обращалась с ним так, как будто он был чрезвычайно внимательным к ней и крайне деликатным. И, судя по поведению официантов, можно было подумать, что они владельцы и ресторана, и гостиницы. При их приближении тут же поднялся настоящий переполох – всех взметнуло как вихрем. Всякий из обслуживающего персонала счёл необходимым их поприветствовать. Я даже почувствовала лёгкий укол ревности. Так встречают здесь только завсегдатаев. А этих впервые вижу. Но вскоре облако моего недовольства рассеялось, служаки бросились ублажать не только их, но и всех ближайших; так стало понятно: все-таки они не просто посетители.

Мы сидели уже давно. К их появлению наш уголок в первой линии, в тени и поближе к прохладе фонтана, был украшен охапкой цветов, которые купил мой художник, и ведёрком с полупустой бутылкой шампанского. Мы давно собирались встать, да никак не могли преодолеть томную полуденную негу. Накрывали к ужину. Оставаться мы не собирались.

А ведь акцент у наших соседей был не саксонский. Мягкий. И не американский: слов не жевали, предварительно обмусолив их во рту. И они не придерживались стиля, как в этом возрасте предпочитают европейцы. Но и не были окончательно безвкусны, как жители далёких континентов. Ужасно занятно! Обожаю разгадывать людей, поэтому и зависаю на площадях. Большинство из них предсказуемо, но это была головоломка. Им-то было достаточно одного беглого взгляда на свою публику, чтобы дать каждому характеристику. Потому они огляделись и углубились каждый в свои мысли. Он развернулся к Пантеону изатих. А она улыбалась, глядя на нас. «Смотри, сколько у неё цветов, – сказала она ему. Ты никогда для меня такого не делал». Он не повернул головы и даже не шевельнулся. «Ты всегда мне только обещал», – она махнула в нашу сторону рукой, и на её пухлых пальцах заиграли бесчисленные караты. Серьёзных украшений на десятки десятков всяческих тысяч. В ответ он только лениво вытянулся в кресле.

Мы встали. Я собрала охапку роз и понесла свою единственную драгоценность к дому. Да ведь и не дом он мне вовсе. Нет у меня никакого дома. И не было никогда. Если честно, вообще ничего у меня нет. Только книжки. Ну и ещё цветы. Всегда свежие. Почти что каждый день. Они меня успокаивают.

Гермес Трисмегист. Герметический корпус. Ключ

19 августа. 19:11

Ибо самый худший порок – незнание Бога; способность же к познанию Его, желание Его и надежда на Него являются кратчайшим и наилегчайшим путём, ведущим к Благу. И повсюду тогда встретит тебя Бог, и повсюду объявится Он тебе, там и тогда, когда ты этого не ждёшь, – бодрствующему и спящему, плывущему и идущему по дороге, ночью и днём, говорящему и молчащему; ведь нет ничего, чем бы не был Он.

Станешь ли ты теперь говорить: «Бог невидим?» Придержи свой язык! Ибо кто более видим, чем Он? Он сотворил всё именно ради того, чтобы во всём ты увидел Его. Таково Божественное Благо, такова Божественная Добродетель – то, что Он проявляет себя через всё. Ибо нет ничего, что нельзя было бы увидеть, хотя бы и среди бестелесного: ум видим в мышлении, а Бог – в творении.

Шесть баллов

25 августа. 17:25

Забавно, что мы одновременно открыли глаза, сели в кровати и громко хором весело крикнули в соседнюю комнату: «Землетрясение!» Мы никогда не испытывали этого бедствия. Ни он, ни я. Но мы вскочили, выбежали в гостиную и только тогда проснулись и… переглянулись.

Я тотчас вспомнила интервью, которое давным-давно давала одна начинающая актриса моему журналу. Человек она интересный и много всего наговорила, а мне – сокращать по-редакторски, жёстко. И запомнился мне один фрагмент, потому что очень хотелось его оставить, но в общем контексте беседы вроде как ни к чему, пришлось вырезать. А слова её были приблизительно таковы: отец был искренне уверен, что впереди исполненная треволнений жизнь, потому тренировал как солдата. В свои пять лет она уже прекрасно исполняла упражнения по гражданской обороне. И артистка скороговоркой перечислила правила поведения при землетрясении. Из постулатов я запомнила, к сожалению, лишь: по лестницам во время толчков не ходить, встать в дверном проёме, держаться подальше от окон. Поскольку я была обращена в сторону художественности повествования, то остальное забылось, я заострила своё внимание на фразе: «Папа был абсолютно прав – моя жизнь полна треволнений, но они совсем другого свойства. Знания о землетрясениях, наводнениях и техногенных катастрофах в театре мне ничуть не пригодились…» Но – как же помогли мне советы этого чужого папы вчера! Я хотя бы знала, с чего начинать думать.

Смутные воспоминания о детстве незнакомой девы были сейчас единственным, что я знала о разыгравшейся стихии. Я почему-то была уверена, что землетрясение – это не про меня. Да разве земля – это стихия? Я из города на болоте, и в генах эта штука не живёт, и в информационном поле вокруг не существует. Хотя признаюсь: внутри всегда ютилось какое-то сладкое и жуткое чувство – вот бы попробовать. У меня есть знакомый, он как-то психанул и пересёк океан с Конюховым. И так они удачно шли по маршруту Колумба, когда он открывает Америку, так всё у них хорошо складывалось, что герою стало скучно. Приключение уже подходит к концу – и ничего особенного. Ну ничего не происходит: ну идут как Колумб, ну да, под парусами, вот он и спросил: «А когда уже буря будет?» Рассказывает, что великий путешественник впал в страшную ярость и закричал: «А теперь молись!!!» И действительно – не прошло и часа, как пришлось потрудиться, и молиться, говорит, тоже пришлось.